Невероятный роман с Одессой
Невероятный роман с Одессой, Украина
Возвращаясь в приморский город, где она отдыхала в детстве, Аня фон Бремзен разжигает невероятный роман с аутентичной кухней, выдающейся архитектурой и самыми эксцентричными персонажами на Чёрном море.
Статья «Одесса» из журнала T+L июль 2013
Автор Аня фон Бремзен
В Одессе история никогда не ощущается устаревшей или мертвой. Частично потому что этот яркий черноморский портовый город, геополитически находится в Украине, но не смотря на это имеет свою собственную душу. Город очень молодой, ему всего чуть более двухсот лет. Но в основном из-за того, что одесситы сплетничают об исторических персонажах так, как будто они делили с ними одну советскую коммунальную квартиру.
“Наш Дюк!”- говорит продавец тельняшек, указывая на серую статую в неоклассическом стиле. Мы находимся на Приморском бульваре, на набережной усаженной акациями с видом на высоты приморского города. Наш Дюк – это конечно Арман Эмманюэль дю Плесси, герцог де Ришелье, родственник знаменитого французского кардинала, изгнанник французской революции, а также мэр города с 1803 по 1814 года, человек, которому приписывают великолепное появление этой «жемчужины у моря».
“Наш Дюк был вынужден бежать из Франции.” — сообщает нам по секрету товарищ Тельняшка. “Из-за брака по договоренности… с горбатым карликом!”
Его трансисторическое сплетничество восторгает меня. Вдруг взгляд каменной статуи под лавровым венком становится немного менее холодным.
Мы с мамой сидим на скамейке Приморского бульвара, делая то, что и местные — щелкаем семечки. Рядом на культовой гранитной Потемкинской лестнице мой друг Барри радостно «воспроизводит» знаменитый крупный план из фильма Броненосец «Потемкин», киношедевр (и пропаганда), снятый Сергеем Эйзенштейном в 1925 году, о восстании на борту судна. Мы были в Одессе только несколько часов, но у нас уже кружились головы. Но мы за этим и приехали: чтобы впитать огромные знания этого оживленного, болтливого порта известного под различными именами, такими как Южная Пальмира, Вавилон на Чёрном море или Одесса-мама для его жителей. После Санкт-Петербурга (северное окно в Европу Петра I) солнечная Одесса (южное окно в Европу Екатерины II) самое мифологизированное место в истории русской культуры, родина некоторых из величайших музыкантов прошлого века, писателей, юмористов, и бандитов. Хотя она официально «принадлежит» Украине с 1991 года.
Мы с мамой привезли с собой наши одесские претензии. Несмотря на то, что моя мама родилась здесь в 1934 году, она выросла в Москве, и узнала свой родной город только во время летнего отдыха со мной в 1970 году. О, наш не идеальный одесский август, когда мы ночевали на шатких раскладушках с мамиными местными родственниками. В бетонном дворе их коммунальной квартиры сушилось и развивалось на ветру нижнее белье гигантских размеров, в то время как соседи на своих примусах жарили зловонную рыбу. Будучи ребенком, я относилась к Одессе с империалистической московской снисходительностью — и с диким любопытством. Одесситы казались мне пиратскими и романтическими. Они говорили на русском языке со странным акцентом и отвечали вопросом на вопрос — Ну? И? Они давали инструкции в отрицательной форме: Видели наш великолепный известный оперный театр? Ну, так вы не хотите сходить туда. На пляже Ланжерон мы расстилали наши потертые полотенца, втискиваясь между покрытой багрянцем социалистической плотью. Мама мазала мое хрупкое московское тело целебной минеральной грязью, и я так и лежала, покрытая коркой молодая мумия, тоскуя по нашей холодной северной столице.
И вот когда мы с мамой эмигрировали в Америку в 1974 году, я почувствовала что скучаю по Одессе. По мифу Одессы. Сейчас, снова гуляя здесь, я узнаю Одессу-маму и не узнаю. Новая Южная Пальмира выглядит как другой ярко наряженный полуглобализированный постсоветский город с населением около миллиона, с неотъемлемыми бутиками Макс Мара и улыбчивой молодежью толпящейся в сетевом кафе с названием Топ Сендвич. Сейчас вывески на украинском, даже не смотря на то, что пузатые игроки в домино громко рассказывают анекдоты на русском. Советская грязь и провинциальная неполноценность скрыты свежими яркими пастельными цветами—фисташковый, кремовый, голубой. Но все ещё… Не очень широкие, прямые улицы, белье развивающееся на ветру в разрушающихся дворах и пышногрудые дамы кричат на своих мужей : “Морон! НЕ тошни мне в ухо!” И снова мы с мамой глазеем на фантастическую находку архитектурных деталей: распутные кариатиды обнажают грудь жгучему черноморскому бризу; Титаны корчатся под тяжестью нелепых декоративных портиков. Вкус на такой яркий эклектизм появился в середине 19-го века, когда Одесса была настолько охвачена гордостью за свой статус свободного порта, что местные биндюжники крутили самокрутки из десятирублевых купюр. Местное население было эклектичным изначально. Греки, русские, итальянцы, американцы, французы, и особенно евреи — все стекались в бесшабашный порт в поисках удачи. Неоклассическое расположение центра? Работа датского инженера. Оперный театр в стиле необарокко, похожий на торт? Он был построен в 1880-х венскими архитекторами, которые проектировали Венскую государственную оперу. Даже Потемкинская лестница была работой британцев.
В Одессе есть Греческая улица, Итальянский бульвар и Французский бульвар. Но “королева всех улиц” по словам одного из сыновей своего народа, это Дерибасовская—названная в честь Хосе де Рибаса, неаполитанца (ирландского и каталонского происхождения), который в 1789 году, во время службы у Екатерины II завоевал пыльный османский форт, чтобы он стал Одессой. Мы наблюдаем за происходящим на булыжной мостовой со второго этажа кафе Компот. Красотки на высоких шпильках, бугаи в черных кожаных пиджаках, старики в панамах — в конечном итоге все останавливаются здесь, в Компоте, великолепном кафе, названным в честь идеальных фруктовых компотов нашего советского лета. На прилавке с выпечкой воздушные галльские бриоши красуются рядом с плотными украинскими булочками с маком. Двухуровневое пространство само по себе является ловкой смесью советской ностальгии и шика блошиного рынка где-нибудь в Бруклине или Лондонском Ислингтоне. Сидя за нашим антикварным деревянным столиком, мы закусываем полными ложками живительной солянки, пикантный мясной суп с каперсами и оливками, чертовски согревающую настойку из водки с хреном и медом. “Точно как у моей бабушки!”- восхищается мама пухлыми сырниками (пирожки из фермерского творога).
Совладелец Компота, местный ресторанный царь Савелий (Савва) Либкин заглянул ненадолго. Около пятидесяти лет, жилистый и щеголеватый, Либкин является примером постсоветских бизнесменов, но со здравым смыслом и душой. Как и я, он рос в тесной советской квартире с дедушкой, у которого “не было ни одного плохого слова для Сталина”. В 1993 (все еще «до кока-кольном») году он открыл первую в Одессе сеть пиццерий, затем перешел к более стильным концептам, таким как «Компот», ностальгическая «Дача», и модный «Стейкхаус» неподалеку. “Москва?”- он фыркает. “Бедные не могут себе её позволить; богатые плевали на неё”. Сам Либкин летает в Париж или Пьемонт, Италия для гастрономических путешествий. И все же услышав его рассказ о еврейской кухне старой Одессы, вы можете практически попробовать чесночный запах котлет (советские гамбургеры) его бабушки или представить себе его дедушку, трудящегося над форшмак, знаковое местное блюдо из рубленой сельди. Либкин поддерживает миссию: «вернуть одесситам одесскую кухню». Появляется его хипстерская дочь, фешн-фотограф живущая в Токио. “Папа, — говорит она, мне нужна отрубленная голова для фотосессии.” “Нет проблем,- отвечает папа, человека или животного?”
Мы желаем им удачи и отправляемся в сторону оперного театра. С наших мест в партере интерьер недавно отреставрированного театра напоминает коробку для шляпы обтянутую красным бархатом, внутри которой безумный шутник взорвал мешочек с золотой пылью. Гипсовые ангелы протягивают руки с высоких карнизов. Одесситы такие же сумасшедшие, как и опера? Настолько сумасшедшие, что мамы называют своих дочерей Травиата (не обращая внимания на значение этого слова в итальянском языке). Сегодня в программе Иоланта, произведение Чайковского о слепой принцессе. Сопрано визжит, тенор блеет, но я все еще переполнена эмоциями. В этом здании мой дедушка сделал предложение моей бабушке. Анна Павлова, Энрико Карузо и Сара Бернар – все они ходили по этой сцене. Во время Второй мировой войны после бомбардировок, радиосводки начинались фразой “Оперный театр все еще стоит.”
На следующий день мы едем на чёрном ауди Либкина на экскурсию по знаменитому рынку Привоз, который датируется началом 19-го века. Либкин сетует на последние модернизации —“Все что осталось, это обман”—но я очарована какофонической застройкой. На тротуарах, кишащих людьми, молдавские цыгане торгуют зельем (кому травяную виагру?). Внутри винтажного мясного корпуса мы с мамой теряем сознание сначала от безупречно сохранившегося художественного произведения советского «изобилия» времен сталинской эпохи, затем от свиной экстравагантности: гирлянды колбас, мозаика дрожащего зельца, кровяная колбаса с салом, которую продают украинские дамы в зверски вычурных фартуках. Попробовав 17 вариантов сала (тот полезный украинский жир), я вдруг поняла:
Сегодня Песах.
Нет проблем: парень рядом со мной укладывает ломтики бекона на кусок мацы и весело уплетает все это.
Фруктовые ряды звучат на милом одесском родном языке.
“Рыбонька моя! Хватит уже трогать мои огурцы. Они не станут тверже!”
Мы прогуливаемся, теряясь в этом постсоветском плавильном котле. Карпатские продавцы со своей соленой кремово-белой фетой. Кавказские продавцы, торгующие черемшой, рядом с таджикским мальчиком с золотыми зубами и высокими скулами с янтарными пирамидами сушеных центральноазиатских абрикос. В молочном корпусе румяные бабушки из украинской глубинки предлагают попробовать жирную деревенскую сметану и ряженку (сквашенное молоко, запеченное в печи до карамельного оттенка).
“Помните советское молочное мошенничество?”- смеется Савва. Сметана-разведенная-с-пахтой-разведенной-с-молоком-разведенным-с-водой?”
Как по команде покупатель кричит на молочника: “Ваше молоко разбавленное!”
“Мадам” – возражает он. Сейчас льет как из ведра!”
“И что?” – отвечает она. Вы не могли дать вашим коровам зонтик?”
Ах, Одесса-мама.
В этот вечер у нас всеобщий седер в лучшем ресторане Либкина, «Дача». На зеленом Французском бульваре, застроенном летними дачами 19-го века, он отреставрировал кремовый особняк, который расположился в просторном саду среди тополей и фруктовых деревьев. Теплые сумерки пахнут яблоневым цветом; советские хиты шестидесятых плывут к луне. Официанты встречают гостей травяной настойкой, домашними маринованными огурчиками с чесночком в деревянных кадках и, да, опять украинским салом.
“Ой гевалт! Моё детство, я сейчас упаду в обморок”- задыхается пожилая дама, гуляя по уютным комнатам, декорированным сентиментальными безделушками из советских квартир.
“У нас в Одессе около ста национальностей.”- заявляет Саша, обходительный менеджер, расставляя закуски на нашем столе. Наша любовь к фете – это наследие греков. Жареный перец – молдавский штрих. Гриль — от американцев; борщ, вареники и голубцы от украинцев”. Дачные голубцы очень сочные и малюсенькие как мизинец. А вот и еврейские специалитеты, которые нам обещали: бархатистый, измельченный вручную форшмак из жирной селедки; холодец из петуха. И шейка, угощение нашей бабушки. “Шейка- это не блюдо, это проект” – говорит Саша. Вы торгуетесь за курицу на Привозе, отделяете кожу и кости, фаршируете ее измельченным куриным мясом с большим количеством яиц…” Я киваю, мой рот набит этим еврейским куриным суфле.
Мы доедаем божественную камбалу, мясистая белоснежная черноморская тюрбо, жаренная на сковородке.
“Эта рыба равноценный заменитель портерхаусу из мраморной говядины!”- воркует Барри, в то время как мама отбросив всякие манеры, громко обсасывает сочное, жирное мясо возле хребта.
В наш последний день мы на музейной диете и мифах о культуре. Наша утренняя прогулка ведет нас в сторону темно-желтого здания в неоклассическом стиле. Спешащие дети тащат чехлы с виолончелями и скрипками внутрь здания. Это музыкальная школа имени Столярского, понимаю я — это легендарная фабрика- завод по выпуску юных виртуозов, названная в честь скрипача-педагога начала 20-го века Петра Столярского. Согласно здешним преданиям сам маэстро еле умел играть, но он научил Давида Ойстраха и Натана Мильштейна. Еще один экспорт из этого сумасшедше музыкального города – это пианисты Шура Черкасский и Эмиль Гилельс. “Они присылают нам своих евреев из Одессы” – шутил американский скрипач украинского происхождения Исаак Штерн о культурном обмене с Советским Союзом, “а мы присылаем им своих евреев из Одессы”. Из окна школы вылетают бешеные пассажи Паганини. Я вспоминаю еще об одном одесском виртуозе Исааке Бабеле, волшебнике русских новел. Рожденный в еврейском окружении Молдаванки в 1894 году, Бабель передавал дерзкий одесский колорит в сжатой, едкой прозе, неистово наполненной метафорами. “Фабрика, вундеркиндов”, писал Бабель, намекая на школу Столярского, “еврейских карликов в кружевных воротничках и лакированных туфлях.”
Воспоминания о Бабеле привели нас к Одесскому литературному музею, основанному в конце 1980-х, возле Оперного театра, по горькой иронии офицером КГБ, любящим книги. Внутри туманно-голубого дворца 19-го века, в роскошных комнатах располагаются экспозиции об одесских культурных эрах и писателях, которые родились или работали здесь. Гоголь, страдающий ипохондрией, прожорливый мастер гротеска, работал над своим злосчастным вторым томом «Мертвых душ», во время пребывания здесь в 1850 году. Чехов, мы узнаем, объедался местным мороженым. Зеленый зал, посвященный Пушкину, самый популярный в музее. Русский Байрон все еще наслаждается статусом рок звезды. Пушкин провел год политической ссылки в Одессе в 1820-х, увековечив город в так называемых “одесских строфах” своего романа в стихах «Евгений Онегин». Также бессмертна сплетня о том, как Пушкин наставил рога местному губернатору, который отомстил ему, дав поэту распоряжение написать обзор о нашествии саранчи.
Советские времена имели в запасе разные беды для писателей и поэтов. Мы замираем перед самым леденящим душу артефактом музея: фирменные проволочные очки Исаака Бабеля. Писатель носил очки с детства. Он был, как он писал, одним из тех, у кого на носу очки, а в душе осень. Сотрудники НКВД (предшественник КГБ) пришли за ним в 1939 году, пытали, а затем убили его. На последнем фото Бабель запечатлен в неволе, избитый и — так пронзительно — без своих очков. Мы выходим на яркое солнце, вытирая ранящие нас слезы.
Самые известные скрипачи, писатели, бандиты и юмористы города были евреями, конечно. И поэтому мы посвятили наши последние часы в этом городе Мигдаль-Шорашим, маленькому еврейскому музею. Находясь в царской черте оседлости, космополитический порт привлекал евреев со всей империи, порождая еврейскую коммерцию и интеллигентную жизнь. “В начале двадцатого века” — объясняет печальный смотритель музея — “…в Одессе была третья в мире по численности еврейская община после Нью-Йорка и Варшавы.” Она называлась «Врата Сиона». Там сын своего народа Владимир Жаботинский создал движение правого сионизма, потому что космополитическая Одесса тоже страдала от одних из самых жестоких в Европе погромов (ребенок моего прадедушки был убит у него на глазах в 1905 году). Около 100 000 одесских евреев погибли во время Второй мировой войны; начиная с 1970-х тысячи эмигрировали в Бруклинский Брайтон Бич, параллельно создав миф—Маленькая Одесса, застывшая в заливном из поздних советских лет. Сегодня в Одессе всего лишь около 35 000 евреев. “Но мы все еще потрясающая община” — заявляет смотритель.
Мы внимательно изучаем компактную этнографическую сборную солянку маленького музея. Старинный кухонный топорик заставляет мою маму вспомнить о фаршированной рыбе ее бабушки Марии.
«В следующем году в Иерусалим?»- прощается с нами печальный мужчина. “Нет! В следующем году я хочу снять квартиру здесь в Одессе! – восклицает моя мама. Это возможно?-спрашивает она у меня. После 79 лет я наконец-то влюбилась в город, где я родилась?”
Читайте в следующем номере статью Ани фон Бремзен, пишущего редактора журнала T+L «Изучаем искусство советской кулинарии».